Грациано Аричи
Фото: личный архив Грациано Аричи
Грациано Аричи: «Великие люди – скромные»
16 мая 2016 17:50
Чарли Чаплин, Брижит Бардо, Жан Кокто и другие – в уникальной коллекции снимков известных людей легендарного фотографа
Более сорока лет Грациано Аричи собирает уникальную фотоколлекцию. На снимках известные люди планеты – короли, писатели, художники, актеры – запечатлены в живых, ироничных ситуациях. Вот объектив перехватил влюбленный взгляд Жана Кокто Жану Маре, Брижит Бардо изучает в зеркальце макияж, наследник королевского дома Виндзоров моет ноги на берегу… Дали, Чаплин, Черчилль, Грейс Келли… На фоне таких героев коллекционер удивлен интересом публики к его персоне.
Далеко не у каждого за плечами 400-летняя венецианская родословная и звание первого фотографа, избранного членом старинного культурного общества Венеции Ateneo Veneto. Однако Грациано будто нарочно развеивает пафос: он пришел на встречу в московское кафе в свитере и шарфе и за чаем целый час рассказывал о подлинной «сладкой жизни». Родной дед вкалывал гондольером; отец, работая крупье в казино, с сожалением наблюдал, как развлекающиеся бросают деньги на ветер. А знаменитые гости венецианских кинофестивалей и биеннале в отличие от современных были «ближе к народу» и не заслонялись ходячей стеной телохранителей.
Кстати, четыре года назад Грациано оставил малую родину, превратившуюся в «аттракцион под открытым небом, непригодный для жизни». Теперь уникальная фотоколлекция – еще и та нить, что связывает сеньора Аричи с его старой Венецией.
Грациано Аричи: «Меня всегда завораживал творческий процесс – я хотел понять, как рождаются шедевры, а с фотокамерой познакомиться с великими казалось легче. Фотографией я увлекался со школы, но тогда не было денег для регулярных занятий: пленка, проявка, печать стоили очень дорого. В двадцать пять лет, отучившись в университете на социолога, я все-таки сменил профессию. После пятнадцати лет работы у меня скопилось около трех-четырех тысяч фотопортретов знаменитостей, и я решил создать архив. Стал ходить по городским агентствам, где пылились десятки тысяч негативов, и разыскивать снимки звезд, посещавших Венецию еще во времена моего детства. Я хотел, чтобы их портреты были не статичные, а живые, с иронией – как сделал бы я сам. Купил более семидесяти тысяч негативов, из них шестьдесят тысяч – портреты. Всего же коллекция насчитывает один миллион фотографий с 1946 года до настоящего времени».
А вам доводилось ребенком встречать на улицах Венеции каких-нибудь кумиров послевоенной эпохи?
Грациано: «Я не помню, но, наверное, мог. Когда я был маленьким, к знаменитостям относились проще. На снимках видно – Чарли Чаплин спокойно гулял с семьей по площади Сан-Марко, разглядывал архитектуру как обычный турист. Модное слово «гламур» в ту эпоху олицетворяли совсем другие мужчины и женщины. Может, не у всех дам были идеально прямые ноги, но это были очень привлекательные особы, без силикона и накачанных губ. Посмотрите на фотографию Софи Лорен, где она подняла руку и виден пушок небритых волос под мышкой, – я не говорю, что в этом заключается красота, но это такая милая, забавная непосредственность и естественность. То были дивы из плоти и крови».
Ваша семья имела связи с богемой?
Грациано: «Отец работал крупье в казино, но ненавидел все эти развлечения, когда люди выбрасывают деньги на ветер…»
Ну если деньги на ветер выбрасывают звезды, на это интересно посмотреть…
Грациано: «Их заведение посещали довольно известные люди, но не знаменитости… (Cмеется.) У отца не было никакого особенного образования, тем не менее он очень интересовался современным искусством: рисовал, водил меня по выставкам. В доме была масса книг, включая Достоевского, Пруста. Кстати, это отец внушал мне, чтобы я занимался в жизни именно тем, что люблю».
Вы ведь начинали, если не ошибаюсь, как театральный фотограф?
Грациано: «Да, я двадцать один год проработал в главном театре Венеции «Ла Фениче». Я снимал все: оперы, балеты. Когда в 1996 году театр сгорел и его пришлось восстанавливать восемь долгих лет, реставраторы работали по моим фотографиям. (Благодаря Грациано Аричи открытый еще в XVIII веке оперный театр, название которого буквально переводится на русский язык как «Феникс», в очередной раз подтвердил свое название и восстал из пепла, как это уже случалось в его истории. – Прим. авт.) Помню, я еще раздавал интервью Би-би-си на правах очевидца пожара: незадолго до происшествия театр нанял маленькую фирму реставрировать старинные фрески, и «мастера» решили «подсушить» изображения огнем – я видел потом, как они убегали из здания.
Наблюдать за артистами, работая в театре, – одно дело, а как вы уговаривали на съемки приезжих звезд?
Грациано: «Нам было интересно знакомиться, между нами происходил своего рода творческий обмен. Как-то на биеннале приехал знаменитый американец Джим Дайн – один из создателей поп-арта. Мне показалось очень странным, что художника такого направления заинтересовала культура Венеции, мы договорились провести вместе пять дней. Дайн тогда переживал кризис, в первый же день ему стала звонить жена: узнать, все ли в порядке, как ему с соседом, то есть со мной. И Дайн ответил: «Как будто я знаю его всю жизнь!» А мы были знакомы всего-то три часа! Так бывало очень часто. У меня есть «секретный» механизм – я могу находить с человеком контакт, общаться через взгляд, даже не сильно владея английским… Когда я узнал, что Габриэль Гарсиа Маркес приехал в Венецию в жюри кинофестиваля и остановился в «Гранд-отеле», я просто позвонил ему в номер и потом вместе с режиссером Джорджем Кьюкором, снимавшим Мэрилин Монро, пришел и постучал в дверь. Два часа Маркес рассказывал о своем сыне. Это чего-то да стоит!
Великие люди – скромные, они не давят собеседника своим положением, ролью в мире. Безусловно, я осознавал их значимость, но никогда не видел в них идолов. Помню комнату Джона Кейджа, которого критики называли одним из самых влиятельных американских композиторов ХХ века, – в ней еле-еле помещались два человека: если один стоял, другому надо было садиться на кровать. Я увидел у него коробочку и спросил: «А там что?» Джон достал какой-то очень важный орден на ленте, взял ее за края и стал, как ребенок, хвастать на камеру».
А как вы познакомились с Иосифом Бродским? Вы рассказывали, что в итальянских агентствах, где хранились снимки Андрея Тарковского, сотрудники понятия не имели, кто это такой. Бродского в Венеции знали?
Грациано: «Ну, он тогда уже «Нобеля» получил!.. Так совпало, что он жил в доме рядом с моей рабочей студией, а я знал хозяина дома, графа. Мы встречались с Бродским в четыре разных приезда. Планировалась совместная книга о Венеции: Иосифу очень нравилась Венеция дожей, Венеция умирающая, а я видел и показывал в своих фотографиях кризис, который переживал город. И, перебрав всю съемку, Бродский заявил: «Ты коммунист». Мы не то чтобы поссорились, но он все повторял на разные лады: «Венеция такая красивая!..» – и я наконец вспылил: «Иосиф, ты богат, ты путешествуешь с ручкой и листочком, проводишь здесь месяц – все красиво, здорово! Но жить в Венеции – это совсем другое!» Однажды утром я пришел к графу. Он звонил Бродскому в Нью-Йорк и пожаловался: «Никак не могу побеседовать, говорят, Иосиф еще спит. Долго же он спит». Потом перезвонил, и оказалось, что Бродский умер. Я был единственным фотографом, которому разрешили снимать на похоронах…»
В вашей коллекции шестьдесят тысяч портретов, купленных в агентствах. Как все происходило: вы брали с утра термос и бутерброды, уходили на целый день перебирать негативы, и так продолжалось месяцы и годы?
Грациано: «В общем, да. Я подписывал с агентствами контракт наподобие абонемента, на определенное число фотографий. Я перебрал горы фотомусора! Но среди него попадались такие кадры и открытия, что у меня шли мурашки по коже. Я собрал серию фотографий Хемингуэя, поразительно отражающих мое собственное видение писателя. Часть своей коллекции я назвал «Невозможные фотографии» – это фото, существование которых я не мог даже вообразить. Например, граф Виндзор, моющий ноги на пляже; оскароносный Орсон Уэллс, разлегшийся на земле и снимающий «Отелло»…
Наверное, в вашем доме все в фотографиях?
Грациано: «Я ненавижу вешать на стены собственные работы! Исключение составляют портреты, где герои оставили мне свои надписи. И еще картины, которые мне дарят художники».
Получается, у вас почти музей…
Грациано: «Да уж, музей, а я в нем – мумия» (Смеется.)
Случалось, чтобы после выставок герои просили вас передать снимки в семейный архив? А может, вы ненароком обнародовали связи, которые не афишировали?
Грациано: «У меня было пять фотографий 1948 года, где будущий король Испании Хуан Карлос восьмилетним мальчиком играл в настольный футбол со своим отцом. Я решил отправить эти кадры в Мадрид, но, поскольку не знал, что написать, просто указал: «Его величеству, королю Испании Хуану Карлосу, во дворец». Через неделю, прямо перед Рождеством, 24 декабря, мне пришло письмо, сплошь уставленное печатями. «Налоги», – подумал я. Но, вскрыв, прочел: «Сеньор Аричи, вы подарили мне бесконечную радость и оживили самые теплые воспоминания…» Это было очень душевное письмо от самого короля! Я его храню».
Вы одним из первых в мире попытались создать электронный фотоархив, оцифровав коллекцию и открыв доступ к интернет-торговле портретами звезд. Что вам важнее – искусство или бизнес?
Грациано: «В моей коллекции есть фотографии, которые не пользуются спросом у покупателей. Например, статьи о живописцах издатели предпочитают иллюстрировать репродукциями, а не лицами художников. Но я все равно собирал их фотопортреты. Мое увлечение – это моя страсть».
Вы планируете расширять еще архив? Пополнять его новыми экспонатами?
Грациано: «Нет. Эта коллекция как мой ребенок, а родители всегда волнуются о будущем своих детей. И я очень переживаю, куда однажды отправится мой архив. Надо найти место, где все могло бы храниться в одном собрании. Как-то писатель Владимир Сорокин, приехав ко мне в гости в Венецию и увидев коллекцию, сказал: «Этот архив должен находиться в Москве!» Но такое предприятие потребует много времени и денег, а я небогат».
Тогда остается только сфотографировать какого-нибудь русского олигарха…
Грациано: (Смеется.) «Даже если я встречу кого-нибудь, кто согласился бы дать мне очень много денег, в договоре все равно пропишу: архив никогда не может быть разделен».
